Февраль 2019

Пoчeму oдни стрaны бoгaтыe, a   другиe   — бeдныe? Этoт вoпрoс вынeсeн в   зaглaвиe книги-бeстсeллeрa экoнoмистoв Дaрeнa Aджeмoглу и   Джeймсa A. Рoбинсoнa. Нa   прoтяжeнии 700 стрaниц oни oтвeчaют нa   этoт вoпрoс и   привoдят дoкaзaтeльствa, a   зaoднo и   пeрeскaзывaют мaссу любoпытныx случaeв из   мирoвoй истории.

Наталья Рябова окончила БГУ (социология), ЕГУ (философия), в 2013 году получила степень МВА (магистр бизнес-администрирования). Директор Школы молодых менеджеров публичного администрирования SYMPA, при которой действует исследовательский центр BIPART (Белорусский институт реформы и трансформации публичного администрирования), сайт «Кошт урада», посвященный государственным финансам, и сайт «Открытые закупки», мониторящий государственные закупки. Фото из личного архива

Если очень коротко, то   ответ на   этот вопрос простой: богаты те   страны, в   которых инклюзивные политические и   экономические институты, то   есть большое количество людей имеет возможность влиять на   принятие политических решений и   свободно участвовать в   экономике. А   бедны, соответственно, те, в   которых эти институты экстрактивны. Это означает, что политическая и   экономическая власть используется для того, чтобы ее   же   сохранить и   усилить   — за   счет различных видов эксплуатации других людей.

Этот довольно простой ответ авторы подтверждают многими примерами из   разных стран на   протяжении, можно сказать, всей истории человечества. И   в   самом деле, вовсе   же не   очевидно, почему одинаковые или сходные условия или события приводят к   различным результатам в   разных странах.

Например, пандемия чумы в   XIV веке. С   демографической точки зрения последствия были сходные в   Западной и   Восточной Европе   — до   половины населения погибло. Социально-экономические последствия, соответственно, тоже: стало не   хватать рабочих рук, люди стали требовать большей свободы от   хозяев. Однако в   Англии переговорная сила крестьян оказалась достаточной, чтобы добиться своего. В   Восточной Европе   же землевладельцы стали захватывать все новые земли, и   их   поместья, и   так более крупные, чем у   западных соседей, стали еще обширнее. Вместо приобретения новых прав восточноевропейские крестьяне оказались под угрозой, что потеряют даже имеющиеся. Так одна и   та   же чума привела к   разным последствиям.

Но   откуда   же в   Англии крестьяне взяли такую переговорную силу? По   мнению авторов, постепенное движение к   плюрализму началось там еще с   Великой хартии вольностей. Вообще такие возможности для расширения прав появляются при наступлении исторических точек перелома, таких как Славная революция в   Англии или основании колонии Джеймстаун в   Северной Америке. Другими словами   — тогда, когда определенные факторы приводят к   ослаблению правящих кругов и   усилению оппозиции, и   в   результате возникают стимулы для построения более плюралистического общества.

Конечно, плюрализм, парламентаризм и   демократия не   наступают одномоментно. Страны-счастливчики, которым удавалось развивать у   себя инклюзивные институты на   протяжении последних трех столетий, попадают в   аналог порочного круга, только, наоборот, благотворный. Инклюзивные политические институты препятствуют узурпации власти и   порождают инклюзивные экономические институты, которые дают возможность талантливым и   предприимчивым людям богатеть, а   получив финансовое благосостояние, они занимаются закреплением своих прав. Та   же   история и   со   СМИ: инклюзивные институты дают возможность СМИ работать, точнее, никому не   дают возможности закрыть неугодное издание; новые богатые люди поддерживают свободные СМИ, поскольку это в   их   интересах. А   если не   в   их интересах   — тоже не   могут так легко заткнуть: благотворный круг воспроизводит сам себя. Так завоевываются все большие политические права для все более обширных слоев общества.

Что   же насчет экстрактивных институтов? Они, на   самом деле, тоже совместимы с   экономическим ростом. Элита хотела   бы по   возможности большего экономического роста, чтобы извлекать больше благ. Но   такой рост не   будет устойчивым, потому что, во-первых, для него нужны инновации, они всегда сопровождаются созидательным разрушением, а   оно в   свою очередь привносит много нового в   экономическую ситуацию и   может дестабилизировать политическую систему. Поэтому прозорливая элита предпочитает просто ничего не   трогать. А   во-вторых, поскольку власть в   условиях экстрактивных институтов   — дело выгодное, то   всегда много желающих ее   перехватить, то   есть всегда будут действовать много сил, толкающих общество в   сторону политической нестабильности.

В   странах вроде Австро-Венгрии и   России в   конце XIX — начале XX   века экономические институты сохраняли высокую степень экстрактивности. Там ответом на   требования более широкого политического представительства стали вовсе не   реформы или даже переговоры, а   репрессии   — ведь элита слишком много теряла   бы, лишившись власти.

Экстрактивные институты могут воспроизводить себя в   другом обличии: почти вся история африканских стран, получивших независимость,   — это история о   том, как местные элиты, получив власть, использовали ее   для продолжения эксплуатации и   высасывания ресурсов из   природы и   населения, причем зачастую еще более жестоко, чем колонизаторы.

Резюмируя: «плюрализм, краеугольный камень инклюзивных политических институтов, требует, чтобы доступ к   политической власти был открыт для широких слоев общества, следовательно, когда исходным пунктом служат экстрактивные институты, допускающие к   власти лишь узкую элитарную группу, это означает, что начинать необходимо с   распределения власти в   обществе. … Именно этот подход отличал Славную революцию от   простой замены одной элиты на   другую. Корни английского плюрализма можно усмотреть в   том, что свержение Якова   II состоялось в   результате действий широкой коалиции купцов, промышленников, мелкого дворянства, и   даже многие представители английской аристократии не   захотели оказаться на   стороне короны.»

Хорошо, а   нам-то что из   этих политэкономических рассуждений экономистов? Что мы   можем сказать о   Беларуси на   основании этой теории?

Прежде всего, у   нас, конечно, смешанный случай, присутствуют и   экстрактивные, и   инклюзивные институты. Однако тон задает что-то одно, и   в   нашем случае это, как представляется, все   же экстрактивность, хоть и   несколько ограниченная. У   элиты довольно мало сдержек и   противовесов, которые заставляли   бы ее   огладываться на   мнение других групп. И   ведомы они, как представляется, мотивом сохранения власти, отчего и   возникает у   нас тут «замороженное время». Много пишется и   заявляется про инновации, ИТ-страну, технологии и   прочее опережающее развитие, однако это упирается в   такие барьеры, что дальше научных журналов и   новостей о   грандиозных планах не   может прорваться.

Еще один вывод, который можно сделать, тоже довольно очевиден: никто извне не   привнесет нам ни   подлинной демократии, ни   внезапного уважения к   правам человека или соблюдения прав собственности. Во   всех случаях, которые знает история   — это результат борьбы, не   обязательно кровавой и   революционной, она могла принимать формы судов, петиций, криков в   парламенте, забастовок, переговоров, торгов и   т.п.

Короче, «в   борьбе обретешь ты   право свое».

«Госвопрос»   — цикл публикаций, в   которых TUT.BY и   коллеги из   СИМПА постараются без воды и   шор рассказывать об   актуальных вопросах госуправления в   нашей стране и   предлагать решения, основанные на   мировом опыте.

Теги: Новости
 

Фoтo: Вaдим Зaмирoвский, TUT.BY

Oчeрeдныe пeрeгoвoры Путинa и   Лукaшeнкo oстaвили стрaннoe впeчaтлeниe. Пoкaтaлись нa   лыжax, пoигрaли в xoккeй, пoгoвoрили прo oбрaзoвaниe и спoртсмeнoв. Пo   выxoду прeзидeнты сообщили журналистам, какие темы они не   обсуждали. И   разъехались. Оставив без ответа немой вопрос «а   зачем это все было?».

Александр Лукашенко заявил, что не   говорил