Фoтo: прeсс-службa тeaтрa.
Oкaзaлoсь, чтo ничeгo жуткoгo. Eгo нe oскoрбили, нe oскoпили и нe изувeчили: в тeкстe «Нa дне» не изменено ни буквы.
А вот список действующих лиц стоило бы подредактировать. Хотя бы ради странника Луки. Здесь он подкачанный хипстер с сиреневыми подтяжками и замашками «гея на передержке». Режиссер Юрий Грымов, кстати, называет горьковского старца гораздо более крепким словом. И вообще хотел бы, чтобы лукавый Лука на сцене был телевизором — формой, которая не отвечает ни за одно свое слово. Но это было бы слишком даже для очень современного театра.
Впрочем, в остальном авторы спектакля не постеснялись и нарядили героев — ночлежка выглядит как приличные злачные места в Москве. Бубнов смеется как ребенок, нюхая белый порошок. Кожанка с двуглавым орлом — для Васьки Пепла, пиджак цыганского барона — для Барона, воздушные платья с лакшери-показов — для Квашни. Актер и Сатин — заправские модники в костюмах в мелкий цветочек. Юрий Грымов заявляет, что на сцене не использовали ни одного театрального костюма, только то, что носят сегодня везде. А учитывая, что на сайте театра зрителям предлагают соблюдать дресс-код: «У нас принят cocktail и близкие к нему formal, after five», — герои должны окончательно смешаться со зрителями.
А кроме того, лица — лица, которые сегодня глядят на обывателя с экрана телевизора, клишированные образы из сериалов. Надрывный драматизм Горького, с одной стороны, подчеркивается, а с другой — унижается этими образами и лицами, будто вышедшими из фильмов про ментов, бандитов и гламурных девушек.
Разве что обезьяньи рожи, которые артисты время от времени корчат, глядя зрителям прямо в глаза, говорят: они не те, за кого вы их принимали. А еще местами из формы, из мишурного мира, где герои разбивают смартфоны, терпят массаж и ножные ванны, медитируют и выпивают из изящных графинов, пробивается текст. Жесткий горьковский текст, который так тяжело читать — да и слушать порой трудновато. Местами это просто сценическая читка в полголоса, но в некоторые моменты зрителю полагается осознать, что он не на водевиле, а в центре серьезной драмы.
Блеск и нищета — самый очевидный режиссерский посыл. Золото оказывается трясиной, из которой никак нельзя выбраться лощеным и модным героям. Настоящая трагедия, но плакать в эти моменты не хочется, потому что слишком много блесток в этой внутренней скудости, потому что каждый из персонажей хочет оказаться в wonderful world и видит его перед собой прямо здесь, только в виде формы. И игра с этой формой абсолютно постмодернистская, хоть театр и носит имя «Модерн».
И, несмотря на то что текст не претерпел изменений, с ним тоже удачно играют. Юрий Грымов утверждает, что во время работы над постановкой в первоисточнике обнаружились удивительные совпадения с сегодняшней реальностью — начиная с Абрамки-«Абрамовича», заканчивая шуткой о том, что «у хохлов» изобрели новую веру. Не нарочитые, а обусловленные изначальным текстом, подобные вещи бьют точно в цель.
Так же, как и классический монолог Сатина, венчающий эту гору блесток. Вполне программный, но не потерявший от этого в цене.
«Человек — это звучит гордо…» Действительно ли так? Человек ли? Давно знакомые вопросы из школьной программы. Но в этой постановке минимум дидактичности. Просто текст, просто с другими картинками — более яркими, но, может быть, более личными.
